Политическое поведение

Понятием «политическое поведение» в современной науке принято обозначать различные виды активности людей, благодаря которым осуществляется воспроизводство и изменение политики как сферы общества, как объективной реальности. При этом активность чаще всего понимается как процесс действования, совершения поведенческих актов. Как отмечает Е. Б. Шестопал, «в целом в политической науке в понятие «политическое поведение» включают и действия отдельных участников, и массовые выступления, активность организованных субъектов власти, и стихийные действия толпы, акции в поддержку системы, и направленные против нее. Более того, голосование «против» или неявка на выборы также трактуются как формы политического поведения». Такой подход имплицитно присутствует, например, в типологии политических действий Л. Милбрайта, который выделяет конвенциональные и неконвенциональные виды политического поведения. В первом случае речь идет о легальных, регулируемых законом политических действиях — участие в работе политических партий, голосование на выборах, законные способы выражения своего мнения. Во втором — о действиях, противоречащих принятым в обществе нормам морали и нормам закона, т. е. о несанкционированных демонстрациях, бунтах, акциях протеста, отказе от повиновения действиям властей.

Неконвенциональные политические действия Л. Милбрайт подразделяет в свою очередь на ненасильственные (демонстрации, митинги, пикеты) и насильственные (терроризм, бунт). Некоторые авторы считают необходимым включать в понятие политическое поведение и вербальную активность высказывание рядовыми гражданами политических суждений, их участие в обсуждении политических проблем, поскольку благодаря такой активности в обществе обеспечивается воспроизводство политического дискурса, той информационной среды, которая формирует смысловое поле политики. В типологии политических действий, предложенной Д. Мемми, наиболее часто встречаемым в обществе видом политической активности называется именно участие в политических дискуссиях. Удельный вес остальных видов активности — демонстрация принадлежности к какой-либо организации, участие в политических мероприятиях, активная работа в избирательных кампаниях, участие в государственном управлении — последовательно сокращается, что позволяет автору свою типологию представить в виде пирамиды.

Научный интерес к проблематике политического поведения рос по мере осознания того, что политика как система институтов, как символическая реальность, как совокупность процессов, существует только благодаря людям, их способности в бесконечном пространственно-временном континууме создавать, воспроизводить и изменять многообразные формы политической жизни. При этом ученых интересовали не только виды политической активности, но и причины, побуждающие людей совершать политические действия, создавать и разрушать государства, воспроизводить и изменять политические структуры, творить политические идеологии и доктрины, придумывать политические мифы, поддерживать определенных кандидатов. В настоящее время изучение мотивации составляет главное содержание исследований политического поведения. Фундамент современных исследований политического поведения был заложен представителями Чикагской школы в лице Ч. Мэрриама, Г. Госнелла, Г. Лассуэлла, Л. Уайта. Именно они на фоне господствовавших в начале ХХ в. историко-сравнительного и нормативного подходов предприняли попытку придать исследованиям в области политики более строгий, всесторонне обоснованный характер. Выступая с позиций неопозитивизма, они считали, что научные теории должны отличаться высокой степенью аналитичности, быть свободными от ценностных суждений, подвергаться верификации, эмпирической проверке. Поскольку научному наблюдению доступны в первую очередь действия людей, то не удивительно, что проблематика политического поведения оказалась в центре научных интересов представителей Чикагской школы.

Первой крупной исследовательской работой в этой области стало изучение установок избирателей во время выборов мэра Чикаго в 1923 г., проведенное под руководством Ч. Мэрриама и Г. Госнелла. Фактически это был первый опыт массовых опросов с целью выявления электоральных предпочтений, позволявший перейти к созданию верифицируемых теоретических моделей политического поведения. Г. Госнелл поставил также первый в истории политической науки эксперимент с целью выявления воздействия на ход голосования направленной агитации. В работах представителей Чикагской школы обозначилась также главная тема научных исследований политического поведения — тема мотивации, объяснения причин, побуждающих людей участвовать в политической жизни общества. Г. Лассуэлл стремился опереться при создании экспликативной модели политического поведения на психоаналитические концепции, что позволило ему сформулировать ряд важных методологических принципов, не утративших своей актуальности в наши дни. Во-первых, он подчеркнул значимость индивидуальной биографии. Чтобы глубже понять мотивы политических действий отдельных людей, необходимо анализировать их индивидуальный опыт. Во-вторых, он указал на важность иррациональной составляющей политического поведения, на то, что даже сам человек далеко не всегда понимает мотивы собственного поступка. Например, в отношении человека к верховной власти может присутствовать подавленное чувство ненависти к отцу, которое на бессознательном уровне воздействует на его поступки, создает иррациональные основания политических действий. В-третьих, наличие скрытых мотивов делает невозможной однозначную реакцию человека на внешние стимулы7. В 50-е гг. ХХ в. в ходе изучения электорального поведения сложились три теоретические модели политического поведения — социологическая (колумбийская), социально-психологическая (мичиганская) и рационального выбора. Эти теоретические модели на протяжении нескольких десятилетий определяли содержание исследований политического поведения. Социологическая модель по своей сути является структуралистской. Она основывается на аксиоматическом допущении, что в обществе есть устойчивые объективные, существующие помимо воли и сознания людей социальные образования — структуры (группы, общности, статусы, роли), которые «связывают» людей, определяют их поведение, в том числе, политическое.

Идея о том, что политическое поведение определяется социальной, классовой принадлежностью, высказывалась и ранее. Как известно, еще К. Маркс использовал структуралистскую методологию для объяснения массового политического поведения. Его учение о классах представляет собой развернутое обоснование тезиса о том, что объективная принадлежность к классу делает человека открытым для восприятия классовых интересов, которыми он будет руководствоваться в политической борьбе. Активное внедрение в социальные науки в ХХ в. количественных методов (статистический, факторный, регрессионный анализы, массовые социологические опросы) позволило ученым перейти от теоретических рассуждений о зависимости политического поведения от социальной принадлежности к их эмпирической проверке. Поскольку наиболее доступной была электоральная статистика, то и первые работы с использованием статистического анализа были проведены с целью изучения особенностей электорального поведения. Классической работой этого плана считается проведенное А. Зигфридом8 (первое издание книги состоялось в 1913 г.) исследование электорального поведения французов в отдельных кварталах города Руан.

Однако только с внедрением в исследовательскую практику методики массовых социологических опросов стала возможной более тщательная эмпирическая проверка данной теоретической модели. Пионерской работой в этом плане стало исследование ученых Колумбийского университета, проведенное в 40–50-х гг. П. Лазарсфельд и его соавторы, анализируя материалы панельных исследований, выявили наличие зависимости между политическими ориентациями избирателей и их социальной принадлежностью. «В каких социальных условиях живет человек, таковы и его политические взгляды. Социальные характеристики определяют политические предпочтения», констатировали они9. Более поздние исследования западных политологов подтверждали наличие определенных зависимостей между электоральной активностью и уровнем образования, между электоральными предпочтениями и принадлежностью к среднему классу или классу рабочих, между электоральными предпочтениями и этнической и религиозной принадлежностью. Структуралистский подход позволил показать различия в политических предпочтениях, политическом поведении отдельных социальных групп, определить существующие между ними идеологические размежевания, кливажи. Однако в целом ряде исследований, проведенных в конце XX в. тезис о том, что социальное положение определяет политическую позицию человека, стал ставиться под сомнение в связи с выявлением тенденции разрушения зависимости политического выбора от классовой принадлежности. И хотя ученые по-прежнему при описании различных видов политического поведения обращались к структурным факторам, пытаясь выявить, например, особенности электоральных предпочтений различных социальных групп, но все более очевидным становилось, что мотивация политических действий опосредована целым рядом иных факторов.

В рамках созданного в 50-е гг. в США научно-исследовательского центра в Мичиганском университете под общим руководством Ф. Конверса в ходе изучения поведения избирателей на парламентских и президентских выборах в 50-е гг. была разработана еще одна модель политического поведения, в основе которой лежала выявленная зависимость между партийной приверженностью (partisanship) избирателей и их электоральным выбором: чем сильнее была выражена партийная приверженность человека, тем выше становилась вероятность его голосования за соответствующую партию. Обобщая результаты проделанной работы, А. Кэмпбелл писал: «Повторные опросы показывали, что чувство приверженности остается стабильным, что оно в целом передается из поколения в поколение в рамках одной и той же семьи, и что оно демонстрирует поразительную сопротивляемость воздействию событий. Большинство американцев на протяжении всей своей жизни сохраняют одну и ту же политическую приверженность, которая даже усиливается с возрастом». Таким образом, эта модель основывалась на методологическом принципе, устанавливающем ведущую роль политических установок в мотивации политического поведения. Обращение к установкам, которые долгое время были объектом исследования социальных психологов, предопределило и то, что мичиганскую школу обычно связывают с социально-психологическим направлением в политической науке.

Выявленная зависимость вызвала значительный интерес среди исследователей политического поведения. В рамках этого подхода была проведена целая серия исследований в различных странах, однако наряду с ростом интереса к мичиганской модели появлялись и серьезные критические суждения в ее адрес. Во-первых, оказалось, что эта модель хорошо работает только в странах с двухпартийной системой, с увеличением числа партий обычно наблюдался значительный рост тех, кто затрудняется определить свою партийную приверженность или определяет ее случайным образом, в зависимости от сиюминутного настроения, конкретной ситуации. Еще более проблематичным становится использование модели политической приверженности в странах, где идет процесс становления партийной системы, где партии только заявляют о своей позиции на политической арене. Во-вторых, тенденцией двух последних десятилетий специалисты считают непоследовательность граждан в их отношении к политическим партиям16. В-третьих, критические замечания высказывались и в адрес методологического инструментария, используемого для измерения установок, выражались сомнения в возможности адекватного исследования такого сложного психологического явления. В-четвертых, данный методологический подход можно было использовать только для тех видов политического поведения, в которых акторы демонстрировали свое отношение к определенному политическому объекту, например, во время голосования. Однако несмотря на указанные недостатки основополагающий методологический принцип, сформулированный представителями мичиганской школы, — необходимость исследования субъективного отношения людей к тому или иному политическому объекту — органично вошел во все современные исследования политического поведения. Третьей моделью, сложившейся в самых общих чертах в 50-е гг., стала модель рационального выбора, которая отличалась от предшествующих тем, что человек превращался из «пленника» структурных факторов и партийной идентичности в актора, осознанно принимающего решения.

В основе этой модели лежат три постулируемых принципа: 1) индивид всегда стремится к определенной цели, или результату, определяемому в терминах полезности или выгоды; 2) он способен адекватно, рационально оценивать информацию о ситуации, в которой он находится; 3) он выбирает те способы достижения цели, которые являются наиболее оптимальными в данный момент, которые максимизируют получение им необходимого результата. Теория рационального выбора с самого начала вызывала определенные сомнения у исследователей. Так, Г. Алмонд и С. Верба в своей классической работе «Гражданская культура» писали: «Недавние исследования политического поведения ставят под вопрос активистскую и рациональную модель, потому что становится все более очевидным, что граждане демократических систем очень редко соответствуют этой модели. Они не очень хорошо информированы, не широко вовлечены, не особенно активны, и их процесс принятия электорального решения не имеет по большому счету ничего общего с рациональным расчетом».

 Однако звучащие критические суждения в адрес теории рационального выбора не уменьшают число ее сторонников. В настоящее время, в частности, в американской политологической литературе эта теория является одной из ведущих. Как свидетельствуют Д. П. Грин и И. Шапиро, «подсчет количества проводящих эту концепцию статей, опубликованных в «Америкэн политикл сайенс ревю», по пятилетиям, начиная с 1952 г., подтверждает неуклонное нарастание ее разработок. Если в 1952 г. в этом ведущем в данной отрасли знания журнале такие разработки не просматриваются, то спустя четыре десятилетия из сорока одной опубликованной за год статьи означенная концепция содержится в пятнадцати». Чем привлекает исследователей именно эта модель? Во-первых, рациональное поведение соответствует основным принципам современной западной культуры, индивидуалистической в своей основе, ориентированной на ценности свободы и достижения. Представления о человеке, стремящемся к выгоде, получению преимуществ, легко укладываются в смысловые рамки западных культурных ценностей.

Выявляемая в исследованиях тенденция перехода от принятия решений, основанного на социально-групповых и/или партийных связях, к более индивидуализированному, ориентированному «вовнутрь» политическому выбору, позволяла утверждать, что «вместо того, чтобы полагаться на партийную элиту и мнение референтных групп, граждане сегодня пытаются сами разобраться в хитросплетениях политики и принять собственные политические решения». Во-вторых, рациональное поведение относительно легко может быть проинтерпретировано. В любом действии можно увидеть стремление актора к определенной цели, которую, в свою очередь, не составляет большого труда идентифицировать как значимую для него, позволяющую ему решить какую-то важную задачу, получить выгоду. Способ действования, определяемый как максимизирующий результат, также оказывался доступным для интерпретации даже при возникновении по этому поводу сомнений. В этом случае обычно вносилась поправка на то, что в данных условиях актор действовал, исходя из ограниченных ресурсов, из ограниченной информации о ситуации и т. п. Поскольку рациональность рассматривается как имманентная черта человеческого поведения, то исследователь всегда мог поставить себя на место изучаемых политических акторов и мысленно перебрать все факторы, которые могли повлиять на принятие ими того или иного решения. В-третьих, теория рационального выбора позволяла формализовывать модели политического поведения, заключать их в математические формулы. Это, в свою очередь, рождало представления о внесении упорядоченности и стройности в изучение явлений, которые ранее не «схватывались» языком точной науки. Поскольку математическое моделирование с развитием электронно-вычислительной техники становилось доступным для каждого исследователя, имеющего навыки работы с соответствующими компьютерными программами, то постепенно количество работ с математическими формулами и расчетами стало расти, создавая ту массу исследований, о которых писали Д. П. Грин и И. Шапиро.

Математическое моделирование позволяет учитывать совокупности факторов, влияющих на политическое поведение и, таким образом, создавать относительно сложные конструкции возможного развития ситуации, прогнозировать результаты тех или иных действий. Например, формула Даунса позволяет вычислить явку избирателей, конечно, если удастся выразить буквенные значения соответствующими числовыми выражениями20: T = (P x I x B) + C — D, где T — показатель явки избирателей, Р — степень приближения к выборам, I — степень важности выборов, B — степень различия между кандидатами, C — (чистые) затраты на явку на выборы, D — неинструментальные факторы, которые могут определить мотивацию участия в избирательной кампании (или сделать это участие привычным). Поиск переменных и их количественное выражение составляет одну из важных особенностей теорий рационального выбора. Предпринимаются попытки операционализировать и измерить различные ресурсы и ограничения рационального действия — материальные, военные, юридические, институциональные, демографические, технологические, экономические, географические и т. д. В итоге публикации, написанные в данном методологическом ключе, превращаются в обоснование сложных расчетов и трудно воспринимаются без соответствующей математической подготовки. Теории рационального выбора позволили сформулировать некоторые зависимости, например, между экономическим положением страны и электоральным выбором граждан. Смысл этой зависимости заключается в том, что люди в условиях благоприятной экономической ситуации в стране предпочитают голосовать за действующих политиков, а в случае ее ухудшения — за оппозицию. Этот тип голосования считается рациональным в том смысле, «что индивид минимизирует собственные усилия по достижению сознательно сформулированных целей, например, по сбору информации, необходимой для принятия решений». Теории рационального выбора по многим своим параметрам оказались весьма уязвимыми, что отмечается их многочисленными критиками. Прежде всего, подвергается сомнению постулируемая рациональность политического актора. В частности, К. Оффе пишет: «Как только возникает необходимость в том, чтобы определить рациональность того или иного действия, сразу же возникают затруднения. Не вызывает сомнений тот факт, что акторы могут действовать вполне рационально, если это подразумевает, что они опираются на ресурсы, твердые предпочтения, неизменные убеждения и представления (даже ошибочные) и используют эти ресурсы, будучи уверенными в том, что в результате получат более полное удовлетворение своих потребностей. Вопрос в данном случае заключается в том, как можно определить, что действие было рационально. Как это ни странно, ответ на него, видимо, зависит не столько от самого актора или совершенного действия, сколько от позиции, занимаемой тем, кто это действие оценивает». Фактически рациональность многими авторами рассматривается как способность актора объяснить причины своего действия. Однако, как показывают психологи, объяснение и самообъяснение причин действия может быть весьма поверхностным либо даже неверным. Человек может приписать вполне рациональные мотивы, например, своему импульсивному поступку (эффект самооправдания). Непоследовательность и бросающаяся в глаза противоречивость действий побудила Г. Саймона поставить вопрос об ограниченной рациональности — человек, принимающий решения, не обладает всей полнотой информации, необходимой для чисто рационального, максимизирующего выгоду решения.

Критики теории рационального выбора отмечают, что последовательная реализация некоторых ее методологических постулатов при объяснении мотивов участия в выборах может дать парадоксальные результаты. Так, исходя из рациональности действий человека, можно утверждать, что «поскольку незначительность влияния одного отдельного голоса очевидна (иначе говоря, поскольку возможность того что поданный конкретным избирателем голос окажется решающим, на практике является равной нулю), и поскольку участие в выборах всегда сопряжено с определенными затратами, постольку практичные избиратели вообще не должны были бы приходить на избирательный пункт». В этой связи М. Фиорина задает риторический вопрос, не является ли «явка на выборы парадоксом, который не оставляет камня на камне от теории рационального выбора». Наличие у каждого из ранее описанных подходов к изучению политического поведения своих достоинств и недостатков подталкивало новых исследователей либо к интеграции их позитивных качеств, либо к поиску новых парадигматических оснований. Например, Б. Ньюман в своей «предсказывающей модели поведения избирателя» (predictive model of voter behavior) объединил многие факторы электорального поведения: политические проблемы, побуждающие человека к рациональному поиску того кандидата, который их может решить; социальные образы, представления, установки и стереотипы; личность кандидата, отношение к нему избирателя; ситуационные непредвиденные обстоятельства; ценности, стремления, ориентации. Иными словами, в его модели можно найти и установки, и поиск оснований для объяснения оснований рационального выбора, и структурные факторы, трансформировавшиеся в определенные ценности и предпочтения, разделяемые индивидом вместе со своей группой.

В 80-е гг. определенная неудовлетворенность возможностями социологического, социально-психологического и рационального подходов побудила ученых обратить более пристальное внимание на проблематику информационного поля и когнитивных способностей человека. Значение информации в принятии политических решений никогда не ставилось под сомнение теоретиками всех ранее описанных моделей политического поведения. Так, П. Лазарсфельд и его коллеги изучали проблему влияния информации, распространяемой прессой и радио, на электоральный выбор американцев в ходе президентской избирательной кампании в 1940 г., любопытно, что проведенный ими опрос избирателей не выявил прямого воздействия СМИ на электоральный выбор. В начале 1970-х гг. М. Маккоумз и Д. Шоу провели исследование, в основе которого лежала гипотеза о наличии существенной корреляции между проблемами, о которых чаще всего упоминается в СМИ, и проблемами, которые волнуют население. Они ввели понятие «повестка дня» (agenda-setting) для обозначения тех сюжетов, которые рассматриваются на каком-то временном отрезке как наиболее важные. Дальнейшие исследования позволили им выяснить, что «повестка дня» формируется не только СМИ, но и теми конкретными проблемами, которые обсуждаются самими людьми, признаются значимыми в их социальном окружении. Р. Хакфельд и Дж. Спраг, изучая характер информационных влияний в избирательной кампании 1984 г. в США, пришли к выводу, что люди сами в соответствии со своими политическими предпочтениями создают информационные сети, по которым получают новую политическую информацию. Причем эти сети в значительной мере определяются социальным контекстом, окружением индивида. Чтобы понять, как и какие складываются у индивида политические предпочтения, влияющие, в частности, на его электоральное поведение, важно понять то социальное окружение, в котором он находится, характер складывающихся вокруг него межличностных отношений и коммуникаций, какие люди его окружают. «Граждане различаются, пишут Р. Хакфельд и Дж. Спраг, — и эти различия не являются простым результатом индивидуальных характеристик, предрасположенностей и особенностей биографии, их возникновение обусловлено также микроокружением, в котором они живут и работают. Иными словами, граждане по-разному реагируют на информацию о социальных и политических событиях, которые происходят вокруг них». Исследования Р. Хакфельда и Дж. Спрага стали толчком в развитии так называемых контекстуальных теорий политического поведения и теорий информационных сетей. В контекстуальных теориях полагается, что понимание людьми политики, политических событий складывается в первую очередь под влиянием их непосредственного окружения. Это не значит, что люди получают наибольшую часть информации относительно политики, разговаривая с соседями, ведь в современном обществе главным источником политических новостей являются национальные СМИ. Однако именно социальное окружение, или социальный контекст, помогает людям поддерживать политическое мнение о текущих событиях, наделять их особым смыслом. Социальное окружение включает людей, с которыми индивид взаимодействует (семья, друзья, коллеги, соседи), а также институты (церковь, школа, работа, гражданские организации и т. п.), которые структурируют эти взаимодействия. «Контекстуальные воздействия не происходят из социального состава самого по себе, — считает М. Бернбанк, — но являются результатом обучения и действия человека в окружающей среде с информационной предрасположенностью». Характер влияния окружающей среды, или контекста, определяется содержанием информации, циркулирующей внутри тех социальных групп, в которые вовлечен индивид. Вступая во взаимодействия с другими людьми, обмениваясь с ними информацией, он приобщается к распространенным в этой среде политическим суждениям, мнениям. Как пишет М. Бернбанк, «контекстуальные воздействия являются результатом «структурирования» политической информации социальной средой». Дальнейшие исследования контекстуального воздействия, информационного влияния делали очевидной необходимость не только изучать информационные потоки, но искать убедительные теоретические объяснения, как сам индивид отбирает информацию, как он ее интерпретирует.

 К осознанию значимости особенностей индивидуального восприятия информации, когнитивных процессов, обеспечивающих интерпретацию индивидом политической информации, представители трех ранее названных теоретико-методологических подходов — социологического, социально-психологического и рационального выбора — шли одновременно, но с разных сторон. Сторонники социологического подхода — путем поиска причин неоднозначности воздействия социального окружения, статуса на политическое поведение. Ярко проявившаяся в последнее десятилетие тенденция ослабления зависимости между социальным статусом, принадлежностью к определенной группе и способом политического действия, в частности, электоральным выбором, вынуждала ученых искать объяснение этой тенденции в информационных потоках, что, в свою очередь, не могло не порождать интереса к механизмам, определяющим неоднозначное воздействие информации на индивидов. Среди представителей мичиганской школы Ф. Конверс еще в 1962 г. делает предположение о влиянии информационных потоков на актуализацию тех или иных политических установок. Однако потребуется еще время для того, чтобы осознать, что для понимания мотивации политического поведения важно не только найти связь между информацией и актуализированной установкой, но и объяснить характер этой связи, психологические механизмы, лежащие в ее основе. Сторонников теории рационального выбора на проблематику когнитивных оснований политического поведения вывел поиск оснований ограничения человеческой рациональности. Как писали А. Льюпаэ, М. Маккаббинс и С. Попкин, «Саймон побудил ученых задуматься о когнитивных ограничениях, которые лежат в основе человеческого поведения». Именно идеи ограниченной рациональности стали отправной точкой в создании C. Попкиным «рассуждающего избирателя» (reasoning voter), в основе действий которого лежит «рациональность, основанная на ограниченной информации» (low-information rationality). Интерес политологов к тому, как человек «работает» с информацией, почему люди по-разному реагируют на одну и ту же информацию, стимулировался также успехами социальной и когнитивной психологии. Было заманчиво использовать апробированные психологические теории каузальной атрибуции, когнитивного диссонанса, эвристического суждения и др. для понимания и объяснения политического поведения. Например, С. Фиск и С. Ньюберг предложили модель электорального поведения, аккумулирующую некоторые важные принципы когнитивной психологии. В этой модели авторами выделяется несколько ступеней процесса оценки избирателем информации о кандидате, причем с каждой новой ступенью в анализ включается все больший объем информации, нарастает рациональность.

Первой ступенью в этой модели является первоначальная категоризация, т. е. мгновенная оценка кандидата избирателем по таким поверхностным качествам, как возраст, пол, этническая или социальная принадлежность и т. д. На этой стадии уровень вмешательства сознания крайне незначителен, а представления о кандидате формируются на основе не столько его индивидуальных качеств, сколько исходя из его принадлежности к различным социальным группам — демографической, профессиональной, идеологической, этнической. Из индивидуальных качеств на этом этапе играют роль только внешние характеристики, такие, например, как облик кандидата. Подобное сведение индивидуальности кандидата к определенной схеме значительно упрощает его оценку, позволяя сформировать первоначальные представления о нем с минимальными затратами. Зачастую подобная информация вполне удовлетворяет избирателя и он останавливается уже на первой ступени анализа кандидата. После определения первоначального представления о кандидате избиратель решает вопрос о дальнейшем поиске информации. Положительным решение этого вопроса может быть только, если кандидат представляет хотя бы минимальный интерес для избирателя. В противном случае мнение избирателя о кандидате будет основано исключительно на начальной категоризации. Дополнительный поиск информации, если он имеет место, нацелен на изучение отдельных аспектов данного кандидата, таких как личные качества, его деятельность, биография и т. д. Получив дополнительную информацию, избиратель начинает подтверждение категоризации, сопоставляя новые данные о кандидате со своими первичными представлениями о нем. Если новая информация совпадает с первоначальным мнением или содержит противоречивые сведения о кандидате, избиратель продолжает действовать на основе первичной категоризации. В противном случае происходит процесс вторичной категоризации, кандидат «переводится» в другую категорию, в рамках которой и будет производиться его дальнейшая оценка. Последняя ступень оценки кандидата, частичная интеграция имеет место только в том случае, если дополнительная информация противоречит первичной категоризации, но в то же время не позволяет однозначно «перевести» кандидата в другую категорию.

Движущей силой, заставляющей избирателя проходить все эти ступени оценки кандидата, является его заинтересованность в правильном выборе. Чем выше мотивация избирателя, тем более охотно он идет на поиск новой информации, тем строже его требования к противоречиям в полученных результатах, тем выше вероятность того, что окончательное мнение о кандидате будет сформировано лишь после частичной интеграции. Обращение к социальной и когнитивной психологии, в теоретико-методологических концептах политического поведения стало возможным благодаря гласному или негласному признанию, что в основе восприятия политической и социальной информации лежат одни и те же ментальные, мыслительные процессы. Однако исследователи политического поведения не превращались в простых эпигонов ведущих школ социальной и когнитивной психологии. Они разрабатывали собственные концепции и подходы, а способствовало этому во многом понимание ими специфики самой политической реальности, выявленные особенности политической информации, способов организации политического дискурса, политической социализации. Так, удачное сочетание методологических принципов, определяющих специфику политического информационного поля и особенностей индивидуального восприятия информации, можно найти в работе Дж. Заллера. Специфика политического дискурса заключается в том, считает он, что ведущее место в нем принадлежит политической элите, которая заинтересована и обладает возможностями распространять не только нужную ей информацию о событиях, процессах, но и выгодные ей оценки и суждения. Однако не следует думать об информационном всемогуществе политической элиты.

Существуют ограничения восприятия политической информации, среди которых Дж. Заллер выделяет, в частности, следующие: во-первых, каждый человек обладает определенным запасом политических знаний (political awareness), который индивидуален по своему содержанию; во-вторых, людям свойственно не принимать те сообщения, которые противоречат их собственным представлениям, ценностным ориентациям; в-третьих, то, что при оценке события или проблемы люди довольствуются минимальным запасом легко актуализируемых образов и понятий, хранящихся в их памяти. Иными словами, есть определенные психологические и ментальные процессы, которые носят индивидуальный характер, и именно они определяют, какая из информации, распространяемой политической элитой, будет воспринята и критически осмыслена каждым членом общества. Обращение к когнитивным теориям позволило иначе взглянуть на проблему политической активности, которая ранее сводилась исключительно к определенному набору действий. Теперь становилось очевидным, что восприятие и понимание политического дискурса являются процессами, активизирующими внутренние психические ресурсы человека, вызывающими серьезные изменения в его системе представлений и мотивов. При этом, как отмечал Ж. Жерстле, указывая на значение активизации мыслительной деятельности при обработке информации, не столько важно какие представления сформировались у людей, сколько их влияние на мотивацию политического действия. «Знание может быть неполным или ложным, рассуждение может быть ошибочным или несостоятельным в плане логики. Вопрос отныне ставится не о его качестве, а о его эффективности и действенности, о его способности порождать результаты (установки, голосование, отношения, мобилизационное участие…)». Таким образом, в настоящее время в политологической литературе обозначился новый теоретико-методологический подход к объяснению проблематики политического действия.

В его основе лежит принцип интеграции информационного влияния окружающей среды и когнитивных способностей индивида, а само политическое действие рассматривается как результат некой последовательности психических, ментальных и мыслительных реакций, обеспечивающих восприятие социальной информации, ее понимание и осознание индивидом. Иными словами, любому политическому действию, совершаемому индивидом, предшествует определенная когнитивная работа, связанная с обработкой, интерпретацией информации, идущей из внешней среды, причем в зависимости от усилий, затраченных индивидом на обработку такой информации, изменяется степень рациональности совершаемого политического действия. В том случае, если человек не предпринимает усилий, направленных на поиск дополнительной информации, не прибегает к анализу противоречивых суждений, его действие оказывается достаточно жестко связанным с определенной установкой, сформировавшейся у индивида в ходе политической социализации и являющейся своеобразным внутренним механизмом, направляющим и регулирующим политическое поведение индивида в типичной ситуации. Для активирования такой установки, превращения ее в мотив необходимо восприятие ситуации как типичной, связанной в памяти индивида с успешностью реализации в такой ситуации определенной модели политического поведения.

Подсознательная интерпретация ситуации как типичной становится тем «спусковым крючком», который приводит в действие, актуализирует соответствующую установку. Чем богаче политический опыт индивида, тем многообразнее будут его реакции на похожие ситуации, потому что интериоризированное знание будет давать ему возможность интуитивно распознавать различные нюансы таких ситуаций и предполагаемых перспектив их развития. П. Бурдье назвал это «чувством игры», позволяющим игроку на поле быстро, не обдумывая, принимать правильное решение. Поскольку в ходе политической социализации у больших групп людей могут складываться однотипные политические установки и модели реагирования на внешние стимулы — партийная идентичность, политический конформизм, предрасположенность к поиску врага в условиях относительной депривации — это может приводить к однотипности политического поведения в конкретной ситуации значительной массы населения. Например, интериоризированный в ходе социализации стереотип «большинство не может ошибаться» может подтолкнуть человека, не желающего тратить свои силы на поиск дополнительной информации, а свою когнитивную энергию на ее обработку, поддержать на выборах того кандидата, которого поддерживает большинство. При этом у избирателя, отдавшего свой голос за кандидата большинства, не складываются новые идеологические или партийные предпочтения. Спустя год, он вряд ли будет помнить, за какого кандидата он проголосовал, а на следующих выборах он опять присоединится к большинству. Как правило, политический конформизм существует в виде стремления голосовать за «партию власти», которая в сознании людей, не искушенных в политике, ассоциируется с большинством. Таким образом, в рамках когнитивного подхода предлагается перенести акцент в определении рационального действия с понятия «индивидуальной выгоды», как это принято в теориях рационального выбора, на оценку способности индивида анализировать ситуацию, видеть ее проблемность, осознавать многообразие возможных путей ее развития, противоречивость альтернатив, необходимость выбора определенной цели. Проблематика политического поведения занимает особое место в политической науке. Ее специфика заключается в необходимости постижения субъективных, внутриличностных процессов, мотивирующих людей на включение в политический дискурс или на участие в политических акциях. Ее теоретическое значение заключается в том, что, познавая мотивацию политического поведения, мы лучше начинаем представлять себе причины устойчивости одних политических режимов и нестабильность других, понимать трудности становления демократии, возникновение политических размежеваний и т. д. Ее практическое значение заключается в том, что исследования в этой области помогают составлять прогнозы возможного развития политических событий, решать управленческие задачи в современном обществе, вырабатывать более эффективные технологии достижения политических целей.