Обновление парадигмы российской глобальной политики

Многие ключевые формулы российской внешней политики и политики в сфере безопасности, сформулированные в последние два десятилетия, к середине второго десятилетия ХХI века уже отслужили свое и нуждаются в переосмыслении:

– Призывы к обеспечению «многополярности» носили компенсаторный характер: в условиях ослабленной России и агрессивно-неконструктивного (прежнего республиканского) американского руководства Москва опасалась установления американоцентричной «однополярности» в международной системе. По мере усиления в последние два десятилетия Евросоюза и Китая как комплексных центров силы, а также частичного восстановления сил самой России «многополярность» была подтверждена, а перспективы американоцентричной «однополярности» перестали вызывать прежние опасения.

– Формула «мирного сосуществования» досталась «в наследство» от прежнего этапа преодоления открытого противоборства социально-политических систем и идеологий. Как и «разрядка международной напряженности», она была прогрессивным шагом вперед по сравнению с предшествующим им формулами «борьбы двух систем», но в условиях окончания «холодной войны» ненужным образом подчеркивает разделенность, расколотость мира и временность мирного сосуществования (ведь сама формула советских времен не означала отказа от стремления к «победе» над Западом в отдаленной перспективе).

– Многократно повторявшаяся в последние годы формула «прагматизма» как основной линии российской внешней политики позволила эффективно избавиться от прежних идеологически мотивированных союзов. В то же время пассивная формула «прагматизма» имеет «транзитный» характер, нужна на переломное время, но не может оставаться политической парадигмой великой державы, стремящейся в активные глобальные акторы.

– Предложенная в статьях министра иностранных дел С.В. Лаврова формула «конкуренция глобального характера в цивилизационном измерении» (с пояснением, что «предметом конкуренции становятся в том числе ценностные ориентиры и модели развития») адекватнее, но подчеркивает разобщение и состязательность крупных «цивилизационных островов», вызывает ненужные ассоциации с терминологией Хантингтона и Фукуямы.

Последняя формула новой парадигмы может получить иное развитие, если опереться не на понятие «цивилизаций» (коих в современном мире по определению не более десятка, и которые требуют «аггрегирования» отдельных стран в крупные «цивилизационные острова», невольно противопоставляемые друг другу), а на понятие «социальной модели».

Индивидуальных моделей экономического и социально-политического развития в мире – многие десятки, иногда они индивидуально выработаны в масштабах одной страны, а в ряде случаев сложились как общие модели для нескольких схожих стран. Социальная модель (будь-то «американская модель» или «российская модель») – это уникальное исторически сложившееся сочетание особенностей экономической, политической социальной организации общества. В отличие от «формаций» или «цивилизаций», понятие социальной модели охватывает не только «общее» в разных странах, но и их уникальные, в том числе политические и культурные, особенности.

Глобализующийся мир предстает в такой парадигме как параллельное взаимодополняющее развитие многих десятков социальных моделей, которые несколько по-разному отвечают на вызовы социально-политического развития, соревнуются, но редко поглощают или вытесняют друг друга. Вместо двух противостоящих хоккейных команд, из которых в жесткой игре одна непременно должна победить другую, мы имеем метафору двух сотен спортсменов, идущих, пусть с разной скоростью, в одном направлении на марафонской дистанции.

В глобальном взаимодействии социальных моделей между ними возможны трения, но возможна и прагматическая взаимопомощь, адаптация лучших практик из чужих моделей без «идеологического» отторжения. Такой подход не предполагает унификации моделей, растаскивания их к «полюсам», создания единой «универсальной» подходящей всем модели. «Российская модель» социально-политического устройства смотрится в таком контексте, во-первых, как равноправная, во-вторых, как уже состоявшаяся, в-третьих, как возможная к экспорту и заимствованию другими ее лучших черт, в-четвертых, как способная без идеологического «стеснения» к адаптации успешных практик других моделей.

У России есть четыре возможных направления развития новой парадигмы в сфере внешней политики и безопасности (не считая конфронтационных вариантов).

Первый – стать полноценным «полюсом» мировой политики со своей внятной и активно экспортируемой социальной моделью, в результате – со своим «лагерем» союзников и последователей. Этот путь требует реидеологизации внешней политики, обозначения собственной зоны интересов, не предполагает симбиоза с НАТО и ЕС, а требует целенаправленного развития системы собственных альянсов (ОДКБ, ЕврАзЭС, ШОС, БРИК и др.). Фактически, это формула России как ведущей региональной державы со своим регионом и отдельными (ограниченными) глобальными интересами.

Второй - подтвердить европейскую ориентацию России и стать частью Wider West – «расширенного Запада». Формально не вступая в ЕС и НАТО, построить такие особые отношения с ЕС и НАТО, чтобы они обеспечили партнерство не слабее формального членства. Допустить ЕС и НАТО вместе с Россией к урегулированию пост-советских конфликтов, в чем будут как геополитические «минусы», так и «плюсы». Трактовать  СНГ, ОДКБ, ШОС и БРИКС не как «альтернативные Западу» проекты, а как взаимодополняющие. Усадить за единый «стол переговоров» западные и восточные региональные международные организации и добиться распределения функций и ответственности между ними.

Третий – идентифицировать себя с развитым «Севером»; не вливаться в «Запад», а соединить Россию и Запад в едином глобальном «Севере», который совместно сосредоточится как на собственных проблемах устойчивого развития, так и на проблемах глобального «Юга». Вернуться к менталитету «глобальной зоны ответственности». Создать общий для Москвы-Брюсселя-Вашингтона механизм урегулирования конфликтов (международного вмешательства в конфликты). Перенести акцент с механизмов ООН на механизмы G8 как основного эпицентра принятия решений в сфере глобальной безопасности. При этом добиваться, чтобы не столько критерии «демократичности», сколько критерии экономической развитости, инновационности рассматривались как системообразующие факторы глобального «Севера».

Четвертый – стать «рядовой развитой страной», овладевая преимуществами глобализации. Сделать главной целью не геополитическое противоборство, а экономическое и культурное развитие граждан и нашего общества в мировом сообществе. Добиться безвизового режима с ЕС и заметного развития общих с ЕС «пространств» (правового, экономического и др.). Не требовать тотальной победы, но одновременно надежно гарантировать свою социальную модель от тотального поражения. Развивать собственную российскую модель, признавая равноправность десятков других моделей, участвовать в соревновательном (но не конфронтационном) параллельном развитии социальных моделей. В большей мере опираться на механизмы ООН и других международных организаций. Стать «рядовой развитой страной» без мессианских претензий, но с растущим качеством и уровнем жизни.

Как выбор парадигмы в сфере внешней политики и безопасности влияет на стратегические ценности и структуру Евро-атлантической безопасности?

К концу первого десятилетия XXI века произошел распад пост-советского пространства. В геостратегическом, как и в геополитическом смысле. Советизм в отдельных режимах, особенно центральноазиатских, еще просматривается, но общее советское прошлое перестало быть системообразующим, главным связующим фактором для группы новых независимых государств, образовавшихся два десятилетия назад на месте распавшегося Советского Союза. Новые геополитические ориентации, новая структура торгово-экномических связей уже сильнее влияет на их политику и место в мире, чем прежнее «пост-советское братство».

Произошла внутренняя дифференциация бывшего пост-советского пространства, раскол на конкурирующие геополитические и геоэкономические образования (противостояние ОДКБ-ГУАМ, конкурирующие схемы нефтепроводов в интересах разных стран СНГ и пр.).

Превращение группы государств Центральной Азии, а также группы государств Южного Кавказа в полноценных членов ОБСЕ (Казахстан недавно успешно председательствовал в ОБСЕ) «соседей» Евросоюза (объектов “Политики восточного соседства» ЕС), участников «Партнерства во имя мира» с НАТО привело к размыванию не только постсоветского пространства, но и к эрозии Евро-атлантического пространства. Кавказские и центрально-азиатские конфликты вошли в повестку дня Евро-атлантической безопасности, заметно перегрузив ее.

Одновременная глобализация функций и зоны ответственности в сфере безопасности Евросоюза и НАТО привели к дальнейшей эрозии Евро-атлантического пространства. В результате, стали невозможны единые механизмы обеспечения безопасности и даже просто принятия решений в сфере безопасности для всего растянутого Евро-атлантического пространства (от Ванкувера до Афганистана и Владивостока). Не сложились общие механизмы урегулирования конфликтов и миротворчества для таких разноплановых групп конфликтов, как бывшая Югославия, Молдова/Приднестровье, Карабах, Абхазия/Южная Осетия, Афганистан/Пакистан. В них исторически сложилось за два десятилетия доминирование разных держав, разных региональных организаций, разных моделей урегулирования.

Должна ли Россия идти на такую же глобализацию своих функций и ответственности в сфере безопасности, которую продемонстрировали в последнее десятилетие Евросоюз и НАТО? Учитывая, что соотношение совокупный военный бюджет стран НАТО превышает совокупный военный бюджет стран ОДКБ в 25-29 раз (в зависимости от методик подсчета в сопоставимых курсах валют), очевидно, что не осуществим не только новый глобальный «паритет», но и сколько-нибудь серьезная проекция интересов стран ОДКБ за пределы собственного региона. В то же время, такие организации, как ОДКБ, ШОС, и менее структурированные альянсы типа БРИКС, ОИК могут выполнить уникальные функции в разделении труда в сфере безопасности, которые потребуют гораздо больших усилий от иных участников политического процесса. В результате, императивным становится налаживание переговорного процесса о разделении и взаимодополнении функций (особенно в конфликтном урегулировании) между региональными международными организациями, имеющими специфические функции в сфере безопасности (ОБСЕ, ЕС, НАТО, ОДКБ, ШОС, и др.) Помимо диалога «великих держав» в сфере безопасности необходим прямой диалог «великих организаций».

Какие совместные действия России и других великих держав  в сфере обеспечения Евро-атлантической безопасности возможны и реалистичны при выборе второго, третьего или четвертого сценариев?

В сфере контроля и ограничения ядерных вооружений:

– Досрочное достижение потолков Договора СНВ-3 по развернутым боеголовкам и носителям; Принятие Протокола к СНВ-3 по дальнейшему снижению потолков (для развернутых боеголовок – ниже 1000, для носителей – ниже 500);

– Согласование запрета на размещение ядерного оружия за пределами национальной территории; вывод оставшихся тактических ядерных зарядов США из Западной Европы при компенсирующих односторонних мерах со стороны России в отношении собственного ТЯО;

– Совместное давление со стороны США и России на третьи ядерные страны относительно их подключения к многосторонним переговорам по ядерным вооружениям;

– Дорабротка и принятие Конвенции по запрещению производства новых ядерных материалов;

– Совместные действия (включая международное финансирование и техническую помощь) по верифицируемой ликвидации возвратных ядерных потенциалов (снятых, но пока не ликвидированных ядерных боеголовок).

В сфере контроля и ограничения обычных вооружений:

– Срочное возрождение договора ДОВСЕ. Ратификация адаптированного Договора западными странами, выход России из политики замораживания участия в ДОВСЕ. Дальнейшая адаптация Договора с учетом новых геополитических реалий (вступления новой группы стран в НАТО со времени его прежней адаптации в конце 90-х годов) и отмена фланговых ограничений как неадекватных современной обстановке. Возвращение к практике транспарентности и обмена данными по всем типам и видам обычных вооружений между странами-участницами.

– Доработка и принятие Конвенции по кластерным вооружениям и боеприпасам;

– Доработка и принятие Конвенции по регулированию деятельности частных военных и охранных компаний;

– Активизация механизмов транспарентности в рамках регулярной подачи государствами данных в Регистр ООН по обычным вооружениям.

В сфере урегулирования конфликтов и нетрадиционных аспектов безопасности (soft security):

– Создание единого арсенала миротворческих сил, доступных ООН для ипользования при проведении миротворческих операций по мандату СБ ООН, который бы включал (по приглашенимю ООН) как компоненты Сил оперативного реагирования НАТО, Сил чрезвычайного реагирования Евросоюза, так и Коллективных миротворческих сил ОДКБ;

– Соединение усилий разных держав и организаций, в том числе, Совета Европы и ОБСЕ, наряду с Россией, в переговоры по политическому урегулированию вокруг Приднестровья/Молдовы, Южной Осетии, Абхазии, Грузии, Карабаха, равно как и привлечение России на равных основах к дальнейшему политическому урегулированию по Сербии/Косово.

– Соединение усилий России с другими странами и организациями для создания антинаркотического пояса по границам Афганистана;

– Превращение сотрудничества по линии ликвидации последствий природных катастроф (сотрудничества структур МЧС России и других стран) в приоритетное направление отрабатывания механизмов создания общих центров принятия решений, совместной тренировки и использования контингентов.

Источник:  Институт международных исследований МГИМО