Лоббистские практики в США, Японии и России

Изучение отечественной и иностранной англоязычной литературы показывает – большинство авторов отталкиваются от практик лоббизма в США, а в теоретическом плане – от классических и, реже, неклассических экономических теорий, созданных европейскими и американскими учеными. Согласно большинству определений, содержащихся в этих трудах, «лоббизм» – это правовое понятие, представляющее собой регулируемое законодательством давление на органы власти. Настоящее исследование показывает, что в этой трактовке термин «лоббизм» описывает только ситуацию США и ЕС, но неприменим для России или Японии. В последних двух случаях эта сфера властных отношений лучшим образом описывается как совокупность правовых и внеправовых норм, регулирующих контакты по линии общество-власть-бизнес.

Большинство отечественных исследований лоббизма опираются на заимствованную из зарубежной литературы матрицу анализа. С ее помощью национальная разновидность лоббизма анализируется исходя их следующих параметров: а) субъекты лоббистской деятельности, б) их приоритетные цели, в) законодательно оформленная структура взаимодействия, и наконец, г) характер деловой этики, эталоном которой служит опыт США и Великобритании.

Результатом наложения зарубежного опыта на отечественные реалии зачастую становится разочарование в том, что условия России далеки от «идеальных». В этой связи настораживает отсутствие стремления провести трезвый политологический анализ, с одной стороны, национальной сферы лоббизма, а с другой - соответствия заимствованной матрицы условиям страны ее происхождения. Кажется, что «парадигма освоения» для исследований отношений бизнеса и власти еще не преодолена. Должно быть поэтому рекомендации ученых в отношении России носят общий характер, смысл которых сводится преобразованию государства по образу «цивилизованных» стран Запада.

Некритичное восприятие или невнимание к условиям развития экономик постиндустриальных стран осложняется практически полным отсутствием компаративных исследований, предметом которых стала бы деловая этика стран Востока. Более того, получили распространение представления о порочности не-западных моделей лоббизма. В итоге объяснительные возможности отечественных разработок убывающе малы, а создание приемлемо достоверной теории остается делом будущего.

В отсутствие обобщающей концепции, отечественные исследователи-практики фокусируют усилия на работах прикладного характера. В русскоязычной литературе о лоббизме больше говорят о том «как?», а не «почему?». Академические исследования лоббизма посвящены региональной специфике: опыт США изучается в ИСКРАН, стран Востока – в регионоведческих исследованиях ИВ РАН и статьях «Восток-Ориенс». Следствием дискретности знания о сфере лоббизма явилась ситуация, в которой правовые штудии, фактически, не опираются на политологический анализ.

Насущной задачей является проведение критического анализа сферы отечественного лоббизма, исходя из внутренних причин устойчивого воспроизводства ее проявлений. Настоящее рассуждение берет начало от истории взаимодействий властей и бизнеса – именно она служит основанием для выделения системных параметров лоббизма. Ввиду национальных особенностей США, Японии и России последовательно анализировались состав участников лоббистских процессов, предмет интереса сторон (как бизнеса, так и государства), характер их взаимодействия (открытость/кулуарность, строгое регулирование/свободная конкуренция), а также психологический фон отношений, формирующий деловую этику (господство/подчинение и др.). Особое внимание было уделено анализу параметров кооперации сторон, а также обнаружению их связи с вопросами правоприменения.

Американская разновидность лоббизма

Приступая к рассмотрению американской разновидности лоббизма напомним, что в литературе она представляется как классическая. Это произошло потому, что законодательное регулирование лоббизма в США имеет наиболее давние корни. Сверхбыстрый рост частных капиталов в США в середине XIX – начале XX веков привел к попыткам бизнес-сообщества сломать заимствованную из Европы систему согласования интересов государства и предпринимательства. Это побудило политическое руководство США к созданию правовых барьеров на пути противоправных действий бизнеса. Важно то, что ограничительные меры властей в США всегда носили реактивных характер. В основе каждого этапа юридического и иного регулирования лоббизма лежал прецедент вскрытия пласта теневых отношений. Громкие скандалы последних лет подтверждают предположение о том, что теневая сфера отношений между властями и бизнесом США продолжает существовать (дело лоббиста Д. Абрамофф о связях с сотрудниками первой администрации Дж. Буша-мл, отставка сенатора Р. Нея из Огайо в связи с обвинениями в недобросовестном лоббизме и коррупции, обвинения в адрес советника Дж. МакКейна по поводу контактов с лоббистами и др.).

Тема лоббизма выходит на первый план со времени начала бурного экономического роста в США во второй половине XIX века. Тогда отношения власти и бизнеса зачастую строились «поверх писаных правил» (законов отдельных штатов или федерального антикоррупционного законодательства). В период т.н. «дикого капитализма» в США компании нередко заключали соглашения, противоречившие логике конкурентного рынка, и даже шли на экономические преступления ради максимизации прибыли. В ответ власти применяли различные меры принуждения вплоть до вмешательства во внутренние дела компаний. Анти-трестовое законодательство носило прецедентный характер, сопровождалось упорными прениями и было тесно связано с волей и энергией политического лидера (напр. президент Теодор Рузвельт и «дело Стандарт Ойл»).

Выделение лоббизма из широкого спектра вопросов отношений властей и бизнеса шло постепенно. Первый закон «О регистрации иностранных агентов» от 1938-го года (“Foreign Agents Registration Act”) касался только иностранных лоббистов. Этот закон устанавливал требование об их регистрации в государственном департаменте США. Эта мера была главным образом обусловлена политическими мотивами, и направлена на прекращение фашистской и нацистской пропаганды на территории страны, а также на замедление роста числа нацистских режимов в Европе.

Первым актом, целенаправленно регулирующим лоббистскую деятельность в США стал «Закон о регистрации лоббистской деятельности» 1946 года (“The Lobbying Registration Act”). Причиной его принятия послужил скандал с законопроектом о холдинговых компаниях. В законе 1946 г. лоббизм определялся как деятельность физических лиц и организаций по связям с членами федеральных законодательных органов США с целью осуществления влияния на законодательный процесс. Платность услуг лоббистов оправдывала требование к раскрытию их деятельности, в связи с чем закон предписывал лоббистам регистрироваться у секретаря Палаты представителей и Сената.

Принятый в 1995 году «Закон о раскрытии лоббистской деятельности» (“The Lobbying Disclosure Act”) распространил ограничения, прежде касавшиеся только законодателей,  на исполнительную власть. Новшеством стало введение процедуры предоставления отчетности о лоббировании. Раскрываемая в этих документах информация должна была содержать перечень конкретных вопросов, по которым велась лоббистская деятельность (в том числе возможно более полный список номеров законопроектов и актов исполнительных органов власти), поименную информацию о контактах от имени клиента, добросовестную информацию об общей сумме доходов и расходов в связи с лоббистской деятельностью.

Фактически закон 1995 года действовал только в отношении официально зарегистрированных лоббистов (по некоторым оценкам это лишь пятая часть от их общего числа). Лица, участвовавшие в лоббизме «на общественных началах», либо получавшие  негласное вознаграждение, лоббистами не считались и под действие закона не попадали. Правовые лакуны американские политики стремились устранить новыми законопроектами.

На данном этапе сложно оценить размер сферы «теневого лоббизма» в США в силу отсутствия достоверных сведений на этот счет. Вместе с тем, американский «открытый лоббизм» представляется в литературе как его наиболее организованная национальная разновидность. Коротко опишем ее структуру.

Основными целями лоббизма в США в порядке приоритетности называют: а) воздействие на налоговую политику, б) получение бюджетных ассигнований, в) воздействие на законодательную деятельность, г) взаимоотношения с регулирующими органами, д) продвижение товаров клиента на рынке государственных закупок. Эти цели преследуют следующие субъекты лоббистской деятельности:

1. внешние лоббисты (юридические, GR- и PR-фирмы, лоббисты – физические лица),
2. штатные лоббисты (сотрудники GR-отделов),
3. лоббисты ассоциаций,
4. группы, защищающие общественные интересы,
5. профсоюзы.

Официальная выручка от лоббистской деятельности у каждого из десяти ведущих «внешних лоббистов» составляет несколько десятков миллионов долларов США в год. При этом наибольшие доходы получали фирмы, имевшие прямые связи или нанимавшие бывших государственных служащих. Примечательно, что попытки законодательного запрещения подобных альянсов были заблокированы самими членами конгресса США.

Лоббисты ассоциаций представляют коллективные интересы предприятий, работающих в одной или нескольких отраслях. Существуют полиотраслевые (peak), моноотраслевые (trade) и профессиональные (professional) ассоциации. Ежегодный лоббистский бюджет ассоциаций сопоставим с бюджетом «внешних лоббистов» (до 100 млн. долл. США).

Группы, защищающие общественные интересы, и профсоюзы редко используют прямое лоббирование. Основными их методами считаются «низовое лоббирование» (grass-roots lobbying) и участие в финансировании избирательных кампаний.

Детализованная структура и профессионализация лоббистской деятельности в США уживается со значительным по объему сектором «теневого лоббизма». Однако открытость значительной части информации касающейся «открытого лоббизма» создает ложное представление о полном верховенстве закона в американской модели. Исправно действует система рекрутирования лоббистов из среды бывших госслужащих, а объем сделок в «теневом секторе» лоббизма многократно превосходит официальные цифры. Стремление к формализации и институционализации отношений бизнеса и властей в США исходит от последних и носит реактивный характер (опирается на прецедент).

Японская разновидность лоббизма

Определяющим параметром японской модели отношений бизнеса в власти после Второй мировой войны стала концентрация властных полномочий в руках правительственной бюрократии. Наряду с исполнительной властью, правительство Японии в тот период фактически монополизировало право на законодательную инициативу. Депутатские законопроекты по сей день занимают незначительное место в их общем числе.

Обратной стороной перевеса властных полномочий в пользу бюрократии стала своеобразная «депутатская вольница» в японском парламенте. Так, национальное законодательство не запрещает депутату заниматься своим бизнесом даже во время парламентской деятельности. Таким образом, создавались условия для налаживания устойчивой взаимосвязи между парламентариями и деловыми кругами.

В конце 1950-х – середине 1960-х гг. в Японии сформировался т.н. «треугольник власти», в рамках которого бюрократия делегировала часть властных полномочий политикам и бизнесу. Дело в том, что высшая правительственная бюрократия, сохранявшая в послевоенный период лидирующие позиции в политической сфере, к началу 1960-х гг. стала постепенно утрачивать былое могущество, столкнувшись с усилением авторитета деловых структур. Стремясь восполнить «потери», бюрократия стала активно устанавливать контакты с политиками, занимавшими позицию посредников во взаимоотношениях между государственной властью и общенациональными торгово-промышленными группировками, а также элитарными группировками местного уровня, в равной степени заинтересованными во влиянии на государственную политику.

В результате реструктуризации японской экономики оккупационными властями в конце 1940-х гг. традиционные монополистические финансовые и промышленные концерны («дзайбацу») были преобразованы или упразднены. Японский бизнес обрел новых хозяев, однако основные принципы функционирования бизнес-среды сохранились, что подготовило почву для воссоздания в Японии государственно-ориентированной экономики. Принципы дисциплины, привилегированности, сословности и обязательного представительства интересов бизнеса на высшем уровне были реализованы правительством Японии через создание нескольких предпринимательских организаций.

Ключевой из них стала созданная в 1946 г. Кэйданрэн (Японская Федерация Ассоциаций Бизнеса), которая включила в свой состав ведущие японские корпорации, промышленные группы и ассоциации. Эта иерархическая структура характеризовалась высокой степенью централизации власти. Решения Кэйданрэн были обязательны для исполнения всеми участвующими в ней организациями и потому имели вес, сопоставимый с решениями парламента. В обмен на это организация эффективно представляла коллективные интересы крупного бизнеса в правительстве и политических партиях. О влиянии Кэйданрэн на политическую жизнь Японии говорит тот факт, что проекты законов о предпринимательстве представлялись туда министерствами для предварительного одобрения. 

Другими крупнейшими предпринимательскими организациями Японии являлись Торгово-промышленная палата (ТПП), Кэйдзай доюкай и Никкэйрэн. У каждой из них свой принцип построения и свои задачи. ТПП строилась по территориальному принципу, и ее членами могли стать как крупные, так и мелкие компании, но в основном она являлась выразителем интересов малого и среднего бизнеса. Кэйдзай доюкай — это клуб бизнесменов из крупных компаний, в котором действовало личное членство. Никкэйрэн — организация, рассматривавшая проблемы отношений между работодателями и служащими.

Наряду с прямым представительством интересов бизнеса через предпринимательские организации в Японии была налажена система неформального согласования позиций сторон через парламент. Ведущую роль в этом процессе стали играть т.н. «депутатские кланы» - неформальные структуры в рядах депутатского корпуса, которые имели горизонтальную структуру и были аморфны по своему составу. «Кланы» специализировались на «проталкивании» через парламент бюджетных, главным образом, законопроектов. При этом каждый «клан» имел сферу компетенций в экономике, и занимался как согласованием интересов предпринимателей, так и взаимодействием с чиновниками соответствующих министерств и ведомств.

Решимость кабинетов середины 1990-х годов покончить с «депутатскими кланами» в рамках широкой политической реформы явилась причиной их формального роспуска. Однако предпринятые меры оказались недостаточными. Прежде всего, «кланы» — атрибут не только и не столько системы политической власти, сколько японской политической традиции в целом с ее келейностью, закулисными переговорами и иными способами «полюбовного» решения вопросов.

Стремление к взаимному учету интересов властей и бизнеса в Японии также опиралось на укоренившееся в национальной психологии представление о величии государства, в основе которого – сотрудничество всех подданных империи в рамках иерархической властной системы. Исторически сложившаяся система подчинения исходила из идеального образа властителя как эталона земной жизни, воплощенного бога, и потому предъявляла особые требования к его моральному облику. Вследствие этого поступки государственного служащего оценивались в новейшей японской практике на основе понятий из сферы идеального – честь, долг, верность, мужество, жертвенность, решимость и др.

Экзотическое для западного ума сочетание «теневых отношений» и «кодекса чести» в практической жизни Японии, по-видимому, служит основой устойчивого воспроизводства японской разновидности лоббизма. События последних лет не дают повода усомниться в том, что  этот пласт традиционных представлений глубоко укоренен в японском политико-психологическом и неформальном правовом обиходе (судебная кампания за восстановление морального облика чиновничества в конце 1990-х годов, первое за 60 лет самоубийство министра правительства в связи с обвинениями в коррупции в 2007 году). Высокая значимость внутренних моральных ограничителей не позволяет охарактеризовать японскую разновидность как низкокультурную. В своем идеале она –столь же эффективна и «безупречна», как «идеальная» американская.

Характерными особенностями японского политического ритуала являются неистребимая семейственность, культура «кулуарных переговоров» и полюбовного решения дел. Примат отношений по линии господство-подчинение в сознании японцев задает другой характер конкурентной деловой среде, которая все меньше напоминает американскую. Одновременно, активный судебный и гражданский контроль – следствие вестернизации – мало влияет на внутреннюю динамику системы. Институционализация отношений бюрократии, политиков и бизнеса в Японии происходит в согласии с традиционными представлениями о «вселенской иерархии», почти без попыток структурировать эту сферу по западному образцу.

Создается впечатление, что японская разновидность лоббизма, с одной стороны, более управляема, а с другой, проницаема для исследования. Это умозаключение дает нам основания по-новому взглянуть на отечественный опыт.

Российская модификация лоббизма

Взаимоотношения российских властей и бизнеса зачастую описываются в литературе своеобразной «аксиомой» о «непорочном бизнесе и злонамеренной власти». Приведем две характерные цитаты: «Если в Европе наднациональные институты и корпорации взаимно заинтересованы и объективно нуждаются друг в друге, то в нашей стране федеральная власть не видит необходимости в стратегическом союзе с корпорациями»; «исходя из самой логики порочности власти и интересов бюрократического аппарата, принятие объективного закона, регулирующего лоббистскую деятельность, просто невозможно». Оппонировать бывает сложно – российская реальность питает суждения о «нецивилизованности» богатой фактурой. Однако существует практическая необходимость пойти дальше констатации «профессиональной непригодности» отечества и попробовать разобраться в существе протекающих в нем процессов.

Действительно, закон о лоббизме так и не был принят в России, хотя первый законопроект «О регулировании лоббистской деятельности в РФ» появился еще в 1992 году. Всего со времени созыва первой Государственной Думы нового образца было внесено 5 проектов законов о лоббизме. Однако все они провалились - отчасти благодаря усилиям самих лоббистов, но также из-за отсутствия решимости у властей довести дело до конца. Считалось, что организованный лоббизм американского типа в России еще не появился (следовательно – нечего регулировать). Главное же заключается в следующем: ни бизнес, ни чиновничество не видели альтернативы классической теневой (главное – работающей) системе «проталкиваний».

В конце 1990-х гг. в России была предпринята попытка перенять американское законодательство о регулировании лоббистской деятельности. Однако проект-калька с американского закона 1995 года, построенный на принципе прозрачности лоббистской деятельности, был заблокирован в Государственной Думе. В 2002 г. парламентская фракция СПС предложила перенять японскую систему регулирования лоббизма, но за законопроект проголосовали лишь 6 депутатов Государственной думы из 450. Спикер Совета Федерации С. Миронов тогда сказал: «У России много других проблем, более важных, чем эта очень узкая, специальная парламентская проблема – узаконивание и регламентация лоббизма».

Традиции отношений власти и бизнеса в России развивались в теневой сфере, и в этом российский опыт мало отличается от американского. Как и в США, сверхбыстрый рост частных капиталов в России в 1990-х гг. создавал условия для вмешательства бизнеса в сферу компетенций государственной власти. Анклавы социалистической экономики были дополнены новой сферой конкурентных экономических отношений. В отсутствие условий для превращения лоббизма в бизнес, функцию представления интересов предпринимательства во власти взялось исполнять солидаризовавшееся с бизнесом чиновничество. Это привело к появлению экстравагантной фигуры бюрократа-лоббиста, неформально совмещающего обязанности государственного служащего и внештатного лоббиста интересов бизнеса. В ситуации отсутствия «писаных правил» в России начала происходить самоорганизация структуры лоббизма, основу которой составили внештатные лоббисты, GR-подразделения корпораций и PR-компании. 

Однако эта устоявшаяся теневая модель имеет альтернативы, основанные на отечественном опыте более высокой культуры. Для его изучения методологически полезным следует признать отказ от «аксиомы» об имманентном характере противостояния государства и бизнеса в России. Насущная задача выглядит так: попытаться воздействовать на анклав традиционных отношений по линии бизнес-власть с целью использования его потенциала для ускорения процессов национального развития.

За прошедшие 17 лет создать систему равноправного партнерства бизнеса и власти не удалось. Примат силовых отношений неизменно приводил к ситуации «игры с нулевой суммой»: бизнес и власть подозревали друг в друге оппонентов и стремились свести к минимуму свою взаимную зависимость. После 2000 г. инициативу в отношениях перехватило политическое руководство России. Оно взяло курс на синхронизацию ритмов жизни государства исходя из потребностей обеспечения национальной безопасности. Крупный бизнес фактически был принужден к сотрудничеству, но в целом быстро адаптировался к новым условиям и, похоже, нашел в них свои выгоды.

Следуя традиции ответственного патернализма политическое руководство страны, фактически, монополизировало право на определение путей национального развития. Недостатком создавшейся ситуации стало сужение каналов обратной связи с бизнесом и вынужденно подчиненное положение последнего. Однако решительные действия по централизации власти могли бы обнаружить положительный эффект в том случае, если политическое руководство России само выступило бы инициатором равноправного диалога с бизнесом. Кооперативная стратегия действий могла бы выглядеть следующим образом:

1. превращение РСПП в ключевой институт представления интересов крупного бизнеса России (по аналогии с японской Кэйданрэн),
2. интеграция в рамках ТПП России отраслевых и региональных ассоциации среднего и малого бизнеса с последующим представлением их интересов во власти,
3. создание консультативного органа из числа ведущих предпринимателей и государственных чиновников, в котором действовало бы личное членство,
4. принятие закона о лоббизме, основанного на принципе раскрытия информации о лоббистской деятельности; закон должен распространять свое действие на государственных служащих законодательной и исполнительной ветвей власти и способствовать профессионализации лоббизма путем превращения его в легальный бизнес.

Создание эффективных каналов связи и обозначение четких «правил игры» способствовало бы канализации энергии лоббистов в направлении открытых каналов связи с властью. Ключевыми теоретическими задачами в этой связи выступили бы, во-первых, исследование страхов о лоббизме у всех участников лоббистских процессов (общество, чиновничество, предпринимательство, лоббисты), во-вторых, проверка пригодности лучших образцов иностранного опыта в отечественных условиях, в-третьих, создание практического руководства о том, как начинать новый бизнес в российских условиях.

Однако даже осуществление вышеперечисленных мер не приведет к снятию всех вопросов в отношениях между бизнесом и властями. Парадигма «модернизации», основанная на компиляции элементов импортированных порядков, неизбежно потребует «латания дыр». Динамика этой модели, как известно, низка, реактивна и обрекает на перманентное отставание. Ее реализация на практике этой модели, вероятно, лучшее из возможных зол, однако объяснительные и прогностические возможности этой модели серьезно ограничены: в ней находится ответ лишь на вопрос «как?», но не «почему»?

Однако можно помыслить смелее. Вопросы регламентации лоббизма, как было отмечено выше, тесно связаны с широким спектром проблем отношений власти и бизнеса. Поиск причин конфликтных явлений в этой сфере подводит исследователя, с одной стороны, к вопросам организации современной конкурентной экономики, а с другой – к области социо-культурного кода российского общества, а именно – проблемам кооперативного действования. Главное внимание в этой связи должно быть сконцентрировано на причинах исторической неустроенности российского микросоциума, которая, как видится, питается неослабным внешним принуждением, насилием над отдельной личностью. Симптоматично, что в отечественной политологии уже высказывалась мысль о практической необходимости изменения норм социального сотрудничества в России.

Главный вклад в теоретическое осмысление этой проблемы может внести извлечение из области национального бессознательного и возвращение в дискуссионное поле спора «о церковных имениях», который вели в XV – начале XVI веков последователи Нила Сорского («нестяжатели») и патриарха Московского Иосифа («иосифляне»). Существо спора заключалось в определении возможности для церкви иметь крупную земельную собственность. Однако его результат имел далеко идущие последствия для всего последующего русского уклада. При решающем участии политического руководства тех лет (Ивана III, Василия III и Ивана IV) во внутрицерковном споре победило «иосифлянство», которое и дало единственный социальный вариант. В его основе лежала идея создания тотальной внутренней синхронности государственной жизни путем внешнего принуждения.

В общественной и церковной жизни «иосифлянство» ставило на первый план внешнюю строгость быта, безусловное послушание начальству, некритическое отношение к священному преданию и словам пастыря. Недоверие новому, консервация устаревающих порядков сужали пространство личного поиска Бога и правды, вытесняли дух свободы из общественной жизни на уровень отдельной личности. Провозглашение церковью в тот период догмата о божественной (здесь – непогрешимой) природе царской власти в обмен на допущение «стяжания» духовенством мирских богатств послужили причиной обвинений в лицемерии, порождали отчуждение от церковной жизни, скрытый (эскапизм) или открытый протест. Вероятно, именно отсюда берет начало национальная традиция полусознательного отказа от рационального осмысления реальности в пользу интуиции, приведшей к ослаблению теоретического начала в пользу размышлений практического склада.

Одновременно продолжало существовать и «нестяжательское» понимание мира, питаемое трудами последователей Нила Сорского и частными логико-интуитивными поисками пространства свободы в русском быту. Действительно, основанный на личном поиске правды «нестяжательский» вариант полагал первостепенным внутренний, духовный путь каждого человека. Отрицая стяжание и крайности механического послушания он был «разомкнут» на новое. Развиваемое «нестяжательством» критическое отношение к текстам священного предания задавало творческий характер всему интеллектуальному процессу. Представляется, что именно с «нестяжательством» связан больший ресурс инновационности, способный высвободить творческую энергию отдельной личности.

Конечно, можно возразить, указав на разительные отличия России XVI-го века от России XXI-го века. Однако поиск причин культурно-исторических явлений требует подобных экскурсов. Это хорошо усвоили в Великобритании, прецедентное законодательство которой зачастую апеллирует к гораздо более давним событиям. Дополним нашу аргументацию еще тремя доводами. Во-первых, замечено, что глобализация стимулирует разнообразие. Во-вторых, в национальном сознании россиян устойчиво воспроизводится мысль об асинхронности российской истории мировой. В-третьих, японский опыт подтверждает эффективность не-западных моделей экономических отношений. Кажется, больше нет оснований с недоверием относиться к отечественному опыту мироустройства.

Инновационный потенциал может быть скрыт также в идее о «симфонии (согласии) властей» (изначально – «царства, священства и мiра»), которая в новых условиях может быть интерпретирована как «согласие власти и бизнеса». Согласие выражается, прежде всего, в признании властями друг друга в качестве суверенных субъектов, действующих каждый в своей сфере на общее благо. И если раньше всеобщее благо заключалось в спасении душ всех членов церкви и подданных империи, то теперь – в материальном благополучии граждан и величии страны.

Рассуждение о национальных разновидностях лоббизма помогло нам обнаружить в российской политической традиции основания для налаживания конструктивного диалога между властью и бизнесом. Задачей текущего момента отныне выступает теоретическая разработка вопроса о возможности создания в современной в России социального варианта, основанного на понятиях свободы, личной ответственности и творчества. В свою очередь отечественный вариант протестантизма – «нестяжательство» - может дать политологам основания для поиска взаимосвязи между православной этикой и духом капитализма.